Лед становился долго в этот год. Вначале по берегам образовывались хрусткие кружевные закраины. По ним было видно направление токов речной воды. В местах неспокойных, с обратным течением, лед был белесый и словно закручивающийся в какую-то спираль-воронку. Там, где струя шла вольно, не встречая препятствий, лед чернел лежащей под ним глубиной. Он был совершенно прозрачным. Серебряным от инея морозным утренником река трещала, вспарываемая трещинами, но постепенно сдавалась и становилась тихой, словно засыпала. Для полноты невозмутимого ландшафта над ней уже кружил одинокий ворон. Казалось, ничто уже не нарушит предзимний сон реки, но приходили сырые ветра с мелкими моросящими дождями, и тогда быстрая вода пробивалась сквозь молодой лед, который чернел уже все новыми промоинами. Так повторялось неоднократно.
Но в одну из ночей вдруг задул ледяной ветер, и блестящая от дождя земля сразу стала стеклянной. Ветер стонал и бился в окна до утра. С рассветом он стих, и открылся светло совершенно другой мир, беспредельно широкий и прозрачный. В закуржавленных инеем лугах лежала морозная дымка, горизонт отодвинулся и был золотисто-алым. В краснозвоннице рябин ежились пухлые снегири, вертя любопытными головами на собачий звонкий лай, висящий в неподвижном воздухе. Пахло дымом и холодной травой, местами еще зеленой, но схваченной до звона первым морозцем. Река встала в ледовом изумленном оцепенении, была черно-прозрачна теперь уже от берега до берега.
Тимофей не усидел дома и, знобясь от нетерпения, стал поутру собираться к реке – проверить крепость льда.
- Ты куда, Тимка? – сонно окликнула его Анна, теплым уютным зверьком выглянувшая из-под одеяла.
- Спи-спи, любопытная. Я скоро, малышка.
- Скоро… Знаю я тебя, - вроде укорила жена и уже сквозь сон залепетала что-то сладкое и бессвязное.
Тим, стараясь не скрипеть половицами, вышел из дома, и, прихватив из сарая пешню, спустился с высокого берега. Потыкав ледок у песчаной косы, проскользил к яме-заломине, оставляя след на инистом льду реки. «И здесь схватило… Порядок!..» - бил пешней Тимофей, словно в черную воду, но вода змеилась трещинами и становилась белесой от каждого удара. «Сантиметров пять будет, удержит…» - про себя что-то мурлыкал довольно Тим, и на душе у него было прозрачно и тихо, как был прозрачен неподвижный воздух вокруг.
«На большую воду рано, - думалось Тимофею. - На озеро надо, окуней подразнить».
Водохранилище тоже было во льду, но местами пятнилось черными дырами – промоинами. Там прели старые пеньки и мелководья – бывшие заливные луга. Дальше, к Волге, видно было, как гуляют нестесненно серые валы с пенящимися барашками. Вода была холодной даже на вид. С фарватера и судового хода еще слышалось рокотание дизельных движков.
К озеру надо было добираться на автобусе, в сторону города, от вылизанных ветрами утесов правобережья Волги, низинных перелесков и ельников левого берега, к сосновым звонким борам приволжья. Они, эти вечно гудящие боры, прятали в клюквенных болотинах и багульниках неглубокие междюнные озера, черные от торфяной воды. Над озерами высились песчаные бугры, где под ногами хрустел выбеленный мох-сфагнум, густо синели кусты гонобобеля. Но, несмотря на мелководье, в некоторых из озер, как писали послевоенные газеты, обитали когда-то щуки-топляки за тридцать килограммов весом…
Тиму верилось и не верилось в этих крокодилов на два пуда, но однажды сам видел, как матерая щука, сама чуть не с лодку, перепрыгнула через капроновую сеть-трехстенку, оставив после себя волну, качнувшую его ботник.
В озерах водился черный окунь, живший под низкими берегами, но в редких песчаных мелководьях жировал по осени другой – светлый полосатый горбач. Тимофей сам ловил окуней не тяжелее двух килограммов с гаком, но слышал от местных, что бывают и до трех кило… Эти окуни брали только на своих мелких собратьев. Любую другую мелкую рыбешку давили лишь окуни с ладонь-полторы ладони, редко крупнее. Отворачивались горбачи и от искусственных обманок.
Времена пришли другие. На озерах били током недоумки из местных, для пропитания, и пришлые при должностях, так, для развлечения… И уже стали попадаться окуньки, состоящие, кажется, из одной головы, блестящих глаз и высохшего тела… Тиму приходилось забираться все дальше и дальше в боровую крепь, сторонясь накатанных дорог.
…Озеро было залито красным, и от этого света лед был прозрачно золотист и блестящ. Он потрескивал под ногами и едва заметно прогибался. Тимофей забрал правее, в южную сторону. Под оранжево-зеленым густолесьем сосняка лед был толще, укрытый от настойчивого солнца.
У сухого камыша, впаянного в лед, Тим пробил несколько лунок и, не отчерпывая ледовую кашу, торопясь, опустил блесенку в черную воду. Обманка белым мальком юркнула подо льдом в сторону и тут же была кем-то схвачена. Это ощутилось по удару, от которого согнулся сторожок-кивок. Несогласная тяжесть осела в руке и толчками забилась на леске. Тимофей выводил рыбину, как впервые, словно каждый раз не веря происходящему, в забытой за лето новизне перволедья, первородья нового Начала, пронзительно знобкого воздуха и стеклянного на убыли солнца. Плеснуло в лунке, показался яркотелый горбач с закушенной в уголке рта блесной, а потом изумленно замер на гладком льду, подрагивая алыми плавниками…Желто-выпуклые глаза с острыми точками зрачков отразили высокое заозерье. Крепкое тело выгнулось, и окунь забился нервно и сильно, поблескивая кристалликами ледовой крошки, прилипшей к чешуе. Но, полежав на льду, он осунулся и поблек, теряя живые краски. Еще один окунь, испуганной возней на прозрачном льду, взял не сразу и более осторожно. Блесна несколько раз поднималась ко льду, останавливалась, замирая, у дна, и кивок наконец дрогнул. Потом окуни стали брать азартно-торопливо, один за другим, словно боясь упустить минуты дневного яркоцветья. Окуни сухо бились на льду и были похожи на свежий букет цветов на синем инее…
На обратном пути автобус был полупустым. Ехали рыбаки, в основном – пенсионеры. И разговор их был расслабленно тих, словно звуки дребезжащих струн. Тим задремал в мягком тепле, под убаюкивающий рокот мотора и шелест неторопливой речи стариков. Но как-то незаметно он начал прислушиваться к разговору.
«Ну и вот, - тихо рассказывал один из рыбаков. – Мы-то уже на берег выбрались, хотя и Вовка пару раз провалился. Но так, искупался больше да испугался. До пояса нырнул и, как пробка, обратно вылетел, словно его пиранья за мягкое место прищемила… А тот, что с «УАЗика-буханки», далеко отстал. Может, випимши был, может, просто сил не хватило. За день-то, наверное, не один десяток километров нарезали?.. А он все за нами ходил, как привязанный. Неопытный, видимо, рыбак. Думал, мы на рыбу наведем. К завершению рыбалки и сдал, человек. С компании он не с нашей, поэтому ждать не стали, не маленький… А метров за сто от берега провалился он. Там уже неглубоко было, ему по горло. Встал он на дно и кричит: спасите, мол!.. Сунулись мы несколько раз, но лед тонкий, как бумага… Он-то не по нашему следу шел, а стороной. Как специально выбрал гнилой лед, чайник!.. Ну, мы сперва не придали значения этому, искупался да и все дела. Сам вылезет, мол. А потом смотрим, не может выбраться. Опять попытались подойти, но Жилин Сережка тоже провалился, матом изошел донельзя, а за ним уж никто не решился к рыбаку подобраться. Так стояли на берегу и смотрели, как тот замерзает, стоя на дне. Человек еще какое-то время звал на помощь, потом все тише и тише был голос. А скоро и совсем замолк… Только спустя какое-то время, когда мороз ударил и лед прихватило покрепче, Вовка подполз к утопшему и привязал его к палке, которую во дно вогнал. Это чтобы потом не искать тело, если под лед уйдет. В МЧС-то уже позвонили…»
Тимофей слушал неторопливого рассказчика и чувствовал, как в висках опять начинает стучать, и наваливается уже знакомая слабость, пришедшая недавно и ставшая привычной.. Одновременно лицо вспыхнуло от нездорового жара и простой человеческой злости… Тим представил себе человека, пронизанного болью от ледяных игл, вонзающихся в тело. Представил страх и одиночество теплого еще живого существа, погибающего рядом с такими же живыми, теплыми и разумными, полными сил существами, безмолвно наблюдающими за его Уходом… Минута за минутой чувствовать, как жизнь покидает тело… Все происходило рядом с берегом, рядом с людьми…Только протяни руку…Тимофей сам когда-то тонул, и помнил боль, нелепость, ужас и обреченность происходящего в те минуты, ставшие вечностью… Он не выдержал и, едва сдерживая неприязнь, выдохнул:
- А что, нельзя было подползти к человеку, когда он еще был живой?..
Рассказчик опустил глаза.
- Лед был тонкий…
- Нарубить жердей, настелить гать, протянуть жердину, бросить веревку?.. Подползти цепочкой, держась друг за друга?..
- У нас не было топора и веревки, и лед был тонкий…
Рассказчик отвернулся. В автобусе наступила тягостная тишина. Слышно было только, как уже по-подлому скулит движок, надсаживаясь на подъемах, бьется в окна сухая снежная закруть, и монотонно постукивает о ледобур чей-то дюралевый ящик…
Александр Токарев
{{ message.user }} 
* Грубые и нецензурные комментарии будут удалены